Часов в  шесть вечера – звонок в дверь. Зашли, здороваются. Сашка все такой же, высокий и стройный, хоть и годочков ему под полтинник. Американец – роста небольшого, беленький, кругленький, розовощекий, с аккуратной лысиной на макушке. Пришли трезвые. Я даже удивился – как так? И что, их после утряски всех дел не угощали даже?

– Да нет,–  Саша почему-то смутился,– предложения были, но Билл отказался. Не пьет он, и на диете. Чтобы лишний вес не набирать и холестерин не накапливать.

Ну ладно, он себе пусть, а мы-то тут причем? У нас свои порядки. В общем, я скоренько всех за стол усадил и попросил угощаться. Наше дело предложить.

Сначала американец и, правда, не ел. Всего понемножечку себе в тарелку положил, и вежливо так клевал. А пить – ни-ни. Ну, а мы навалились…

Во-первых: кедровочка. Холодная, почти густая с мороза, в рюмашке на свету старым янтарем отливает. Как только я бутылек откупорил, по квартире сразу лесной дух пошел. Такой дух, что тут же слюни закапали, и яркие картины осени отчетливо возникли. К кедровочке, шли грузди в сметане и капустка квашеная. С клюквой. На холодное – отварной лосиный язык с хреном, тертый сыр с чесноком под майонезом, ну и колбаска разная. Еще мы замороженного муксуна настрогали и перчиком притрусили. В общем, никакой экзотики, никаких тебе салатов с бананами и ананасами, все скромно и по-домашнему.

Прошлись мы с Сашей по рюмке-другой, закусили, разговор о том, о сем. Билл (так звали американца) с русским языком дружит, к разговору прислушивается, иногда даже свои комментарии дает. Только гляжу я, у иностранца глаза грустные и на стуле нервно ерзает. Вроде как чего-то не хватает. Ну, я возьми да и плесни ему из графинчика  маленько:

– На,– предлагаю,– отведай нашенской, тебе такого больше никто в жизни не нальет. Не умеет никто настоящую кедровку готовить. Все стараются орех на водке настоять, а эта на спирту, да еще и с травами. И пользительная сильно, и градус нормальный. А чтобы вкус ее по-настоящему испытать, ты выпей и паузу сделай. И после – непременно груздочком. Давай!..

Он так и сделал. Махнул рюмашку, отдышался, закусил. Помолчал минутку, потом заулыбался, и большой палец вверх поднял – во! Вери вел!

Ну, раз «вел» – давай повторим! Повторили. Потом еще, раза два. А вот дальше – ни-ни.

– Все,– машет головой,– хватит. Очень у вас «гуд», но диету сильно нарушать нельзя.

– Ладно,– думаю,– ты мне свое не талдычь, мы не сегодняшние, и с твоими диетами скоренько разберемся. Как говорится – еще не вечер.

Так и вышло. Дрогнула его диета, когда жена из духовки  фаршированную щуку достала. Как выставила противень на стол, у американца глаза совсем круглые стали. То, что запах и вид – это само собой, а, вот, размер!!! Щучку жена нафаршировала не слабенькую, при жизни она больше тринадцати килограмм тянула. С головой, конечно. В раскрытой пасти трехлитровая банка свободно помещалась. В общем, смутился наш гость совсем:

– Я,– удивляется,– такого чудища в жизни не видел. Даже в кино. Неужели у вас такая рыба водится? И как вы ее ловите?

– Спиннингом… и легко!

– Не может быть! Я тоже рыбак и по свету поездил. Даже на Аляске неоднократно рыбачил. Но такую рыбу не ловил. И что, ее есть можно?

– Чего спрашиваешь, видишь, мы едим – и ничего. Не боись, попробуй! Только учти: рыба посуху не ходит, ее размочить надо.

Размочили. Попробовал. Аж за ушами трещало.

Хорошо мы тогда посидели, душевно. Правда, иностранец к концу вечера ослабел. Видимо, диета сказалась. Держался, держался, а после пельменей – совсем устал. Когда провожались, еще ногами перебирал, а когда, как водится, на посошок кинули – в такси уже грузили.

Я, естественно,  пригласил их на следующий день прийти. Поправить положение. Прямо с утреца. Не вышло, наутро они в Москву улетели.

В обед звонит Саша из столицы, докладывает, что все нормально, в смысле, что долетели спокойно и со здоровьем проблем нет:

– Тут тебе  Билл пару слов сказать хочет…

Американец в трубку воркочет, что за проведенный вечер благодарит сильно, все ему понравилось, особенно поразила щука. И еще, кедровка. Вкуснее в жизни  ничего не пил!

Я слова благодарности выслушал, потом возьми и брякни:

– Не стоит,– говорю,– так ножкой шаркать. Мы люди по жизни гостеприимные, хоть какую сволочь завсегда накормим и напоим. Рад был знакомству, и если что – то милости просим!

* * *

Прошел, может, год. Сидим мы как-то с друзьями на кухне, свои мужские разговоры ведем, и вдруг телефон: брень – брень. Саша, из Москвы. И сообщает, что Билл О'Брайен опять из Америки нарисовался. И желает этот Билл на осеннюю рыбалку съездить. Специально за этим и приехал.

– Ну и свози его, я-то тут причем?

– Да дело в том, что американец порыбачить желает в Сургуте, и чтобы шанс поймать крупную рыбу имелся.

– Окстись,– отвечаю,– на улице октябрь заканчивается, у нас уже зима вовсю. В лесу сугробы по пояс и морозы под тридцать, какая - такая осенняя рыбалка?..

– Ничего страшного,– успокаивает Саша,– Билл экипирован по полной программе, весь свой гардероб из Америки притаранил. Мороза вашего он не боится, потому как, на Аляске себя не раз испытал.

– Ну, раз так, если сильно приспичило – пусть едет. Большой рыбы наловить не обещаю – не сезон. Сейчас разве окуньком побаловаться и, может, если повезет, щучку на жерлицы возьмем. Но, на обратный путь, так и быть, снарядим. У Инвалида в морозилке я еще с осени несколько приличных щук заморозил – угостим.

А еще через день, я уже встречал Билла О'Брайена в Сургуте. Привез иностранца в гостиницу, по дороге сообщил, что на послезавтра, рано утром, поедем рыбачить. Только пусть учтет, что дорога на рыбалку долгая, а день уже короткий и темнеет рано – придется с ночевой.

Билл выслушал меня, подумал, потом опять большой палец вверх поднял. На том и расстались.

К моменту его приезда я уже рыбалку, можно сказать, организовал. Чтобы всем комфорт, ехать решили на двух машинах. В субботу, в четыре утра, я разбудил американца, напоил кофе, загрузил в машину, и вырулили. К рассвету мы уже были на льду.

Озеро встретило нас ослепительной чистотой, снег от края и до края светился первозданной белизной. Крупный, до килограмма, окунь хапал любую приманку, брал яростно, что называется, взаглот. Нет-нет, да и выстреливали жерлицы. Щука клевала некрупная, килограмма по три, но попалась парочка экземпляров похлеще. Одна вообще потянула на семь с полтиной.

Билл О'Брайен тешился, как малое дитя. То сопел над лункой – таская горбачей, то бросал удочку и мчался к жерлицам. Мы только посмеивались – вот где иностранный азарт проявился. После поимки каждого приличного экземпляра звал к себе, протягивал фотоаппарат, и просил сфотографировать. На память. Чтобы дома поверили.

Вначале Билл пытался рыбу отпускать обратно – у них так принято, но Колька Криволапов показал американцу кулак и сказал, что при следующей такой попытке не побоится международного скандала и прибьет конкретно. Американец намек понял сразу. Еще бы!

Только ногами Криволапов соответствовал своей фамилии. Под два метра ростом и общим весом в полтора центнера, Колькины ручищи заканчивались кулаками с голову младенца. Мощный, как бульдозер, тем не менее, проворный и ловкий, мог запросто одним ударом бычка свалить. А американец супротив бычка – тьфу!

* * *

Буря налетела неожиданно. Тугой, холодный ветер внезапно выскочил из-за небольших сопок, закрутил снежной пылью по ровному, как стол, пространству. В мгновение ока в мутной пелене исчезли берега. Сильно похолодало. Утрешний морозец, до сего момента державший четырнадцать–пятнадцать градусов, посуровел. Походный термометр, пристегнутый к молнии комбинезона, уже показывал минус двадцать пять. А ветер все крепчал, задувал снегом глаза и уши, пролазил через малейшую щель в одежде и неприятно студил. От мороза горело лицо, и дубели руки. Скоро мгла усилилась, и стало будто вечером.

Озеро, на котором мы рыбачили, было почти круглой формы, километров семь-восемь в диаметре. Забурились мы где-то посередине, следовательно, до спасительного берега километра три-четыре. Но где наши машины, и в какую сторону идти?

 Ситуация осложнялась еще и другим обстоятельством. Озеро было из тех, которые мы называем «живыми». Неглубокое, летом два – три метра, с сильными родниками на дне. Вода из родников постоянно размывали над собой лед, и влететь в полынью, даже в ясную погоду, получалось запросто. А тут, такая буря.

Через десять минут вся команда собралась возле «Бурана» и стала держать совет. Ясно, что оставаться на льду и пережидать непогоду – чистое самоубийство. Не похоже, чтобы метель скоро закончилась. Да и мороз все крепчает – через час, мы тут задубеем окончательно. Двигаться в такой пелене снегоходом очень рискованно. Выбираясь к местам клева,  дорога наша по озеру вышла путаной, так как, прокладывали ее, обходя промоины. Старый след  замело совсем, если и выбираться – то вслепую. Что делать?

Решили так.  «Буран» бросаем здесь. Сани отстегиваем, грузим в них наше барахло, рыбу, впрягаемся и, аки бурлаки, тащим к берегу. А, чтобы не булькнуть всем в промоину, вперед пускаем самого здорового и крепкого.

Кто пойдет первым – даже не обсуждалось, и так ясно. В общем, быстренько все собрали, определили по компасу направление, и двинули.

Именно двинули. Как говорят в Одессе, это таки надо было видеть!  Новоиспеченный Сусанин, кроя матом погоду, рыбалку, друзей и свою судьбу, первым раздвигал ветер и пахал борозду в глубоком уже снегу. За ним тянулась веревка, на конце которой, развевая веером сопли, так же матерясь и чертыхаясь, ползла четверка «гнедых» и волочила за собой сани. Крепко дующий северяк скручивал этот хор голосов в тугой узел и вместе со снегом гнал его в другой конец озера, все дальше и дальше в тундру. (Интересно, что будет, когда все эти замороженные слова и выражения весной растают и оживут?)

Выбирались долго и тяжело. Буря валила с ног, слепила,  выдувала остатки тепла. Приходилось часто останавливаться. Тогда поперек ветра ставили сани, сбивались за ними в табунок, укрывались пологом и отогревались из походных фляжек. Пока нам везло: только один раз наткнулись на полынью, но никто не провалился под лед.

До спасительного берега добрались почти в темноте. В лесу хоть и потише, зато снега по грудь. Еще час топтания, и мы поняли, что заблудились окончательно. Чуем, что крутимся где-то близко, но где находимся, куда идти? Все подчистую сравняло. Надежды наши добраться до машин таяли с каждой минутой, и настроение от этого соответствующее. Внешне этого никто не показывал – перед иностранцем как-то неудобно, но что-то тревожное и нехорошее уже сосало под ложечкой.

* * *

Нашли мы таки свои машины. Долго блудили, но нашли. Застывшие, заметенные почти по самую крышу, дожидались они нас, такие родные и желанные. Откопали, залезли вовнутрь, завели и отогрелись. Ах, как хорошо! «Газель» вмиг стала теплой и уютной. Быстренько развернули могучую постель - «танкодром», с тихим стоном и скрипом растянулись на одеялах. Отогревались, разминали застывшие, гудящие еще недавним напряжением руки и ноги. Немного отдышались – надо бы и перекусить, а уже  затем, основательно за ужин браться. Тут же настрогали колбаски, сальца, откупорили перчик-притамин, огурчики соленые, чесночок.

– Водку пить будешь? – Колька протянул американцу гранчак.

Измотанный тяжелой дорогой, распаренный и поникший, Билл дико глянул на Криволапова, взял стакан, и одним духом перекинул в горло.

– Молодец! На, закуси! – Колька протянул огурчик.– Хорошо пошла?

Американец, молча кивнул.

–То-то! Это тебе, брат, не хухры-мухры, это же первейший закусон. Ты пока сальцом перебейся, скоро уха подойдет.

Уху мы готовили тут же, в салоне «газели». Пока иностранец отдыхал, Коля почистил пяток окуней, среднюю щучку, я настрогал картошку, лук, достал специи, а Петрович шуровал плитой, следил, чтобы все готовилось ровно и быстро.

Уха получилась вкусная. Щедро заправленная зеленью и перцем, пахнючая и наваристая, она мягко обжигала горло и склеивала губы. Все просили добавки, и к ночи мы кончили ее всю. Считай, целое ведро. За ухой незаметно ушли две бутылки водки, пару головок чеснока и полторы буханки черного хлеба.

Ночью Билл крепко храпел, чмокал во сне губами и что-то бормотал по-английски. А я не спал. Лежал, прислушивался к завываниям ветра, к шороху снежинок, и думал об Аляске. Интересно, какая она?

Следующий день ветер дул с утра и до вечера.  Дорогу замело основательно, даже следа, где она должна была быть, не видно. Все сравняло, куда ни посмотришь – чистое белое пространство. И никакого движения, будто вымерло все. И только на послезавтра, когда буря поутихла, прошел бульдозер, расчистил дорогу, и мы сумели выбраться.

* * *

Прощаясь с нами в аэропорту, Билл жал всем руки и бормотал слова благодарности.

– Ну, как тебе у нас? Понравилось? – Колька нежно хлопнул американца по плечу. – Поди, на своей Аляске ты и не такое видал?

– Что вы, что вы,– Билл замахал руками,– у вас очень хорошо. Супер экстрим! Я такой помнить всю жизнь! Вери вери гуд! Спасибо большой!

Тренькнула мелодия, и проникновенный женский голос пригласил на посадку. Билл засуетился, заторопился на контроль.

– Стой! Совсем забыли,– Коля прорвался вперед и сунул американцу тяжелый сверток.

Билл сделал удивленные глаза:

– Что это?

– Щука. Замороженная. Презент. Не волнуйся, в багаже спокойно доедет. Ну, еще раз, будь здоров! Передавай привет Америке.

Через день,  поздно ночью, Билл позвонил из Штатов и сообщил, что все в порядке. Из-за щуки были проблемы с американской таможней, но все разрешилось нормально. Трофей так всех впечатлил, что Билла уже успели показать по телевизору и напечатать фотографию на первой странице в газете штата.

– Рашен френд вери гуд!– пищала в трубку Билла жена.– Сенкью вери мач! Ай лав ю!..

От таких слов мы и не удивились даже. Ну и хорошо. И правильно. А, чего бы это, нас не любить?

* * *

«Буран» мы забрали только две недели спустя, в очередную нашу поездку. Погода выдалась люкс, и окунь клевал отменно. Горбачи, за килограмм весом, настоящие, сибирские, такие, на Аляске точно не водятся.

Да и зачем она нам эта Аляска? Нам и тут неплохо