что впадала через две сотни метров в Обь, и ворота гаражей нашего ряда как раз, выходили на юг. С приходом тепла, в выходные, тут собирались почти все соседи. Кто занимался хозяйством, а кто просто приходил отдохнуть, поговорить, узнать рыбацкие новости.

* * *

В дверях гаража замаячила тень. Я будто бы не замечал, и продолжал копаться в моторе. Тень неуверенно постояла, переминаясь с ноги на ногу, помаялась руками, потом присела у входа, кашлянула и просипела:

– Емельяныч, продай лодку!

Я оглянулся. На канистре, привалившись спиной к стене, сидел Алексей Михайлович Сердюков.

Знакомы с Алексеем Михайловичем мы были давно, может лет десять, но очень тесно нас судьба не сводила, и особой дружбы промеж нас не было. Так, встречались иногда на реке, здоровались, вежливо интересовались друг у друга успехами и, разъезжались. Пару раз я видел Сердюкова на собраниях кооператива, он всегда молча сидел в заднем ряду, курил, и при голосовании – подымал руку "как все". Насколько я знал, проживал Алексей Михайлович вдвоем с женой, аккуратной и такой же молчаливой старушкой. Детей у них, то ли не было вообще, то ли куда-то подевались, никто об этом толком не знал и не интересовался. Жил Сердюков на пенсию и с реки. Поскольку пенсия малюсенькая, а жить-то надо, Алексей Михайлович занимался тем, к чему приучен был с детства – рыбачил. Пойманную рыбу большей частью продавал. То, что не продавалось Сердюков солил, вялил, коптил и, опять же, продавал. Его товар всегда расходился хорошо.

– Михалыч, у тебя же была лодка. Куда подевалась? – Я вытер ветошью руки, и присел рядом.

– Была, да сплыла! Да!

Сердюков обстоятельно достал из кармана пачку сигарет, размял одну, чиркнул спичкой и прикурил. Едкий, крепкий дым на секунду окутал его седую коротко стриженую голову.

– Ванька, стервец, не углядел. Она в этот год на улице зимовала. Просил же его в гараж спрятать, или хоть на крышу закинуть. По-человечески просил. А он запил, и забыл. Я недавно кинулся – нет лодки. Там сям поспрашивал – никто не видел. Потом нашел. Бульдозер промеж гаражей снег чистил, и лодку растоптал. Видать тоже пьяный был.

– А сам, почему не вытащил?

– Не мог. Я прямо с осени в больницу залег, и всю зиму проболел. Месяц, как выписался. Жалко. Хорошая лодка была, теперь уже таких не делают. «Казанка М» называлась.

– А чем болел?

– С легкими что-то. Сначала доктора думали туберкулез, потом не подтвердилось. Вроде обошлось, только кашель никак не проходит. Особливо под утро душит.

– Ну вот, а ты куришь. Разве ж можно после такой болезни курить?

– А-а,– Михалыч махнул рукой,– поздно уже отвыкать, старый я. Сколько той жизни осталось!

– Да какой же ты старый, тебе сколько лет?

– И, не спрашивай. Мне в январе шестьдесят семь стукнуло. Как раз в больничке день рождения справлял. Думал, не дотяну до весны. А тут подфартило. Оклемался.

Михалыч докурил половину сигареты, аккуратно в пальцах погасил огонь, и спрятал окурок в пачку.

– Ты зачем бычки прячешь? За тобой раньше такого не водилось.

– Экономлю, денег нет.

– Как же ты лодку собираешься покупать, если денег нет?

– На сигареты нет, на себя нет, а на лодку есть. Как же я без лодки-то? Мне лодка позарез нужна. Вот скоро Обь тронется, разольется. Как только тальники зазеленеют – пора сети ставить. Маленко поймаю, продам, будет и на курево, и на хлеб. Ты не волнуйся, я тебе за нее хорошие деньги дам!

– Михалыч, не продаю я лодку, да и не думал продавать. Как же это, вначале сезона? А рыбачить как? Ты бы у других поспрашивал…

– У других, говоришь? У других, спрашивал, по всему кооперативу прошелся, ты последний. Никто не продает. Мне тут, намедни, предлагали лодку. Не то. С виду вроде ничего, а на самом деле – худая. Дно вышоркалось, по килю течет, клепки по бортам разболтались, транец ходуном ходит. Мне ее месяц чинить, и то, доведу ли до ума. Вот ты мне скажи, как можно так с вещью обращаться, чтобы она за пару сезонов кончилась? Да! До чего народ бывает ленивый!

– А у кого ты лодку смотрел?

– Да тут, недалеко, в соседнем ряду. Шел мимо, смотрю, на крыше гаража лодка. Вроде ничего. Подошел, спрашиваю: "Чья?" Говорят, Семеныча. Я еще поглядел, потом мы с ним потолковали, на крышу слазили. Да. С виду лодка вроде ничего, а на самом деле дрянь. Вот я и решил у тебя купить. Ты, я слышал, человек обстоятельный, имущество в порядке держишь, так что, говори цену. Если денег у меня не хватит – отработаю. Да.

Лодку продавать мне действительно не хотелось. Старого образца «Казанка» для моих рыбалок была самое то. Для Оби, пожалуй, слабовата будет, в волнение даже опасна, а для небольших речек – самый раз. Длинная, узкая, легко шла под пятнадцатисильным «Меркурием», позволяла забиться в самую, что ни на есть мелкую и узкую проточку, которых на таежных реках великое множество.

– Михалыч, зачем тебе «Казанка», да еще старая? Поискал бы «Прогресс» или «Обь». То лодки побольше, много вместить можно, и волну лучше держат.

– Ну, не скажи, такая – мне самый раз. С «Казанкой» я один легко управляюсь, с нее сподручно и сеть выбирать. Опять же, «Ветерок» легко тащит, он и бензина мало требует. На «Обь» или «Прогресс» тридцатку «Вихря» мало, а он за час канистру сжирает. При таком деле никакой пенсии не хватит. Да и зачем мне большая лодка, что грузить? Много ли нам со старухой надо…

– Ладно, Михалыч, не хочется мне лодку отдавать, но я подумаю. Завтра приходи, ответ дам.

Сердюков помолчал, кивнул головой и поднялся к выходу. Я пошел проводить. В дверях гаража он аккуратно застегнул видавшую виды фуфайку, напялил поглубже старенькую кроличью ушанку, пожал мне руку, и медленно побрел улицей. В свете яркого весеннего дня Алексей Михайлович показался мне совсем плохим.

* * *

В воскресенье утром, когда я появился в кооперативе, Сердюков меня уже ждал. Долго не торговались, вдарили по рукам, и пошли к Михалычу за деньгами.

Старенький бревенчатый дом стоял на Черном мысу недалеко у дороги. Комната да кухня. Кругом чистенько, но бедно. Русская печь  занимает треть кухни, справа от плиты старинный комод, над ним полки с посудой. У противоположной стены – стол, лавки, этажерка с книгами, и маленький черно-белый телевизор. В углу лампадка, иконы, возле них рамки с пожелтевшими от времени фотографиями.  Под потолком, в фаянсовом абажуре древняя керосиновая лампа. В то место, где у лампы должен находиться фитиль, вставлен патрон с электрической лампочкой.

– Проходи Емельяныч, раздевайся, садись к столу. Раз договорились, надо это дело замочить. Федоровна с утра суетилась…

К нашему приходу на столе появился дымящийся чугунок с картошкой, толченый чеснок, заправленный подсолнечным маслом, домашней выпечки хлеб и сало. Мария Федоровна достала из шкафчика граненые стаканчики, бутылку водки.

– Вот, мать, сторговали мы лодку. Да. Теперь мы с рыбой будем. На той неделе у мотора поршневую переберу и, считай, к сезону готовы. Наливай, и сама к столу присаживайся – хорошее дело сотворили.

Мария Федоровна присела рядом с мужем, сухонькой рукой подняла стаканчик:

– Ну, поздравляю вас с хорошим делом. И удачи всем. А вам, Володимир, дай Бог здоровья, и долгих лет жизни! Выручили вы нас, пропали бы мы без лодки. Спасибо, воздастся вам...

* * *

Спустя час я засобирался домой. Михалыч достал из шкафчика деньги, аккуратно пересчитал, и положил передо мной на стол:

– Вот, как и договорились. Лодка хорошая, и цену справедливую ты назначил.

И тут мне в голову другая мысль пришла!

– Алексей Михайлович, а давай переиначим это дело: бери лодку, и мой двенадцатый «Ветерок». Мне теперь он без надобности, я на «Меркурии» хожу. Ты бери, пользуйся, мотор почти новый, сезон всего ходил. А деньги за все – потом отдашь. Лет через пять. Идет?

Михалыч задумался:

– Это что же получается, ты мне лодку и мотор вроде как в кредит даешь? На пять лет, говоришь. А если не доживу?

– А ты, старайся. При таких обстоятельствах теперь тебе долго жить придется.

– Шутишь… или серьезно? –  Михалыч покачал головой,– нет, не могу я так. Я человек ответственный, и под такие условия несогласный. Не в радость лодка, долг тревожить будет. Лучше сразу рассчитаемся.

Мне все равно казалось, что мысль моя правильная:

– Нет, давай, все-таки после. В жизни всяко случается, может и мне придется обратиться. Пользуйся на здоровье и не тревожься зря. Ну, досвидания, спасибо за угощение.

– Володимир,– Мария Федоровна торопливо сунула в руки пакет,– возьмите гостинца! Жене… детишкам... сколько их у вас?.. двое?..  Дай им Бог здоровья,– и улыбнулась так ласково, что у меня аж сердце зашлось. Так мне в детстве улыбалась бабушка. – Пусть растут вам на радость…

– Спасибо,– я взялся за ручку двери, и вышел.

* * *

А на улице вовсю разошлась весна. Яркое солнце слизывало остатки снега, упиралось теплом в пустую еще, черную землю, и от того в небо подымался легкий пар. Сороки и вороны расселись по тополям, скрежетали и каркали;  воробьи на рябине, распушили перья, весело прыгали с ветки на ветку и громко чирикали – все живое радовалось весне.

А у меня, от чего-то, ком в горле и глаз мокрый.  Может, это… от весны и солнца?